Часть I

На сыром берегу Каялы

Одно слово из «Слова»...

Довольно оригинален правый берег Северского Донца в своем среднем течении в том месте, где его извилистое русло вплотную подходит к обрывам Донецкого кряжа. Архидревние меловые скалы в районе Святых гор то окунаются в прозрачные воды, то вдруг темным клином овражного чернолесья отступают от берега, который бугрится рукотворными холмами, облепленными редкими пятнами шиповника, гледа и дикой груши…

Такое можно увидеть с левого берега реки. Если же подъезжать к правому берегу с юга, со стороны степи, то эти места совершенно неузнаваемы, как обратная сторона медали: волнующиеся под ветром поля пшеницы вплотную подходят к лесистым оврагам. К югу от них раскинулась степь донецкая с одинокими могилами-курганами скифских времен и половецких кочевников…

Много раз мне приходилось проезжать по этим местам весной. Гладкое асфальтированное шоссе, плавно изгибаясь, повторяет рельеф местности. Мотоциклетный мотор не заглушает звуков пробуждающейся после зимы степи и трелей многочисленных жаворонков.

Упругий степной ветер то прохладными, то теплыми волнами обдувает лицо…

В конце прошлого века в этих местах побывал писатель Иван Алексеевич Бунин и описал весеннюю степь у Донца в своем рассказе «Святые горы». Мне тоже, как и И.А. Бунину, захотелось взойти на один из курганов и послушать пробуждение степи. Среди вспаханного поля я приметил серое возвышение древнего кургана. Этот невысокий рукотворный холм среди черной парующей под весенним солнцем земли был изрезан оплывшими окопами прошедшей войны; склоны его усыпаны снарядными осколками, обрывками колючей проволоки, стреляными винтовочными гильзами…

Но ковыль… ковыль — этот почти исчезнувший абориген южных степей… Вот он распускает свой шелковистый седой павлиний хвост, в его стеблях и в колючем железе войны посвистывает ласковый весенний ветер…

Проносятся мимо по дороге вереницы «Волг», «Жигулей»; огромные «Икарусы», поблескивая своими витринообразными окнами, везут туристов к местам обзора святогорских достопримечательностей, а рядом… рядом проплывают бунинские места, упомянутые в его рассказе. Сидящие там, в салонах автобусов и за рулем своих автомобилей, по-видимому, даже не подозревают, что достаточно остановиться на обочине дороги, взойти на такой вот безымянный курган — и услышит он в посвисте ветра, в шелесте ковыля торжественный гимн природе; и совсем неважно, что мы живем в атомно-космическое время, а рассказ И.А. Бунина написан в далеком 1895 году, много-много лет тому назад. Этот гимн природе сам зазвучит в сердце современного человека…

Может быть, такой степной курган-хранитель старины вызовет, как и у писателя какие-то образы, связанные с той далекой былью ХII века, воспетой неизвестным автором в «Слове о полку Игореве»…

Ведь где-то в этих местах и теперь протекает бывшая половецкая река Каялы, где больше 800 лет назад три дня и три ночи летели стрелы колючие, трещали копья, гремели о шлемы мечи и сабли…

Вот там, на юге, в дрожащем степном мареве, за горизонтом, поднимается и расползается пыльное облако…

И тогда над местом «сечи великой» точно так же взметнулась темная пелена пыли, и солнце стояло три дня над головами сражающихся, уставших рубить и колоть… А теперь здесь дымят трубы заводов Донбасса.

Где-то тут промчался князь Игорь с Овлуром, убегая из половецкого плена. Два-три десятка километров бешеной скачки и… лошади загнаны, да они и не нужны больше беглецам. Бросив их в степи у обрыва прибрежного оврага, они спустились в лес. Шли вверх по течению реки, прячась в густых прирусловых дебрях Святогорья…

Недаром князь Игорь (словами автора поэмы) воздавал хвалу реке: «О Донче! Не мало ти величия, лелеявшу князя на волнах, стлавшу ему зелену траву на своих сребреных брезех…».

Но почему берега у реки серебряные? Серебряной, серебристой может быть сама вода реки, поблескивая на солнце, но берега…

Всю жизнь я прожил возле Северского Донца. Помню его довоенную хрустально чистую воду, пригодную для питья; тихие заводи и слепые рукава, сплошь заросшие желтой кувшинкой и белыми лилиями; шелестящий на ветру степной прибрежный тростник…

Помню его и в дни тяжелых боев весны и лета 1942 года: тогда враг рванулся к Донцу, чтобы скорее выйти к берегам Дона и Волги. Речная вода от беспрерывных бомбежек с воздуха стала мутно-коричневой, как в половодье, а у речных переправ окрашивалась алым цветом от человеческой крови…

Но почему серебряные берега? С такой навязчивой мыслью ушел я с кургана и сел за руль. Через несколько минут езды по шоссе свернул на проселок, который, как мне казалось, вел более коротким путем к мосту через Донец у села Богородичное. Вскоре дорога пошла вдоль глубокого лесистого оврага, выходившего своим широким устьем к берегу Донца.

Из оврага веяло свежестью — наверное, не успел еще растаять снег, прикрытый плотной «крышей» старых сосен и стволами умерших уже деревьев — там, в этих лесных дебрях, было мрачно и тихо. Только у самого края оврага, где деревья не так плотно сплетали свои кроны, буйно цвели голубые пролески и россыпью золотились одуванчики.

Ничего не изменилось в «интерьере» этих овражных дебрей со времен И.А. Бунина: «…Лес оказался очень старым, засохшим. Меня покорила его безжизненная тишина, его корявые, иссохшие дебри…», — писал он в своем рассказе…

Ничего не изменилось здесь и с тех пор, как князь Игорь и Овлур канули в эти дебри от половецкой погони, чтоб через 11 дней выйти к восточной границе Киевской Руси…

Переезжая через мост, я взглянул вверх по течению реки — там над водой нависали две сопки; на одной из них стоял половецкий город Шарукань. К западу от них начинались дебри Теплинского леса, в разное время служившие укрытием то партизанам, то бандитам, скрывавшимся в урочищах и в одебренных балках по берегам Донца…

Я опять и опять вспоминаю отрывок из «Слова о полку Игореве»: «…стлавшу ему зелену траву на сребреных брезех…».

Какое заманчивое сходство в звучании двух разных по значению слов — «серебряные» берега и «одебренные»…

В этот теплый весенний день я сидел на берегу Донца и машинально чертил на песке: одебренных… сребреных…

А что, если один из переписчиков поэмы внес какую-то неточность в начертание двух первых букв, превративших понятное «одебреных» в непонятное «сребреных»?

«Слово» было светским произведением, поэтому переписывать его могли многие любители чтения (книгопечатания тогда еще не было). Естественно, что каждый переписчик имел свой почерк, порой неразборчивый, который отличался характером начертания букв русского алфавита…

Мое предположение подтвердилось, когда удалось достать «Русскую палеографию» Л.В.Черепнина. В одной из таблиц разных начерков полууставных букв ХIV-ХV веков я нашел и эти подозрительные буквы, превратившие «дебри» в «серебро».

Получалось, что слово «одебреных» можно было написать и так — «сребреных» (см. рисунок), т.е. две первые буквы «од» искажены были переписчиками и уже «одебреных» читалось как «сребреных».

В словаре старорусских слов В.И. Даля есть толкование слова «дебрь» — это логовина, долина, раздол, ложбина, овраг, буерак, густо заросшая лесом логовина, чернолесье; дебряный — к дебрям относящийся, дебристый — полный дебрей. По-видимому, более ранняя форма образования слова «дебристый» была «одебренный», которую применил автор поэмы в конце ХII века.

И может быть, Иван Алексеевич был одним из первых, кто увидел, что одебренные, дебристые берега Донца использовались русскими воинами в тактике боя с кочевниками:

«…То-то, должно быть, дико-радостно билось сердце какого-нибудь воина полков Игоревых, когда, выскочив на хрипящем коне на эту высь, повисал над обрывом, среди могучих сосен, убегающих вниз…».

Через 57 лет после битвы князя Игоря с половцами у торских озер, возле реки Каялы, придонецкие дебри стали спасительным местом для русских беженцев: в 1242 году орды хана Батыя сожгли Киев, разрушили Киево-Печерскую лавру. Оставшееся в живых население ушло с Днепра на Донец. В одной из летописей об этом времени сказано:

«…Спасшиеся от меча татарского, удалилися по окрестным лесам и дебрям и заложили жилища свои в горах Донца живописнейших…» (речь идет об одебренных скалах Святых гор).

Наверное, теперь, после «просветления» одного из «темных мест» «Слова о полку Игореве», не нужно искать «серебро» в зарослях ковыля, т.к. он растет в степи, а не у воды, да еще под деревьями; не нужно искать тусклое мерцание драгоценного металла на речных косах и пляжах или пытаться увидеть его благородный блеск в отложениях серого и бурого ила, укрывающего берега Донца после весеннего половодья — нет в нем ничего серебряного, как это хотят объяснить некоторые исследователи, «проясняя» эту «темноту» в тексте поэмы.

24.08.1996 г.