Выполненый В.Н. Маркиным авторизованный перевод поэмы
с расшифровкой «темных мест»
В наступившем 1190 году начнем, братья, старые рассказы о тяжелых приключениях в походе Игоря, Игоря Святославича.
Начаться же той песне по правдивым рассказам нашего времени, а не по вымыслу Бояна.
Потому что Боян-певец, если кому хотел песнь сочинять, то растекался кистями рук по гуслям, серым волком по земле, сизым орлом под облаками.
Вспоминая скороговоркой первую пору междоусобиц, пускал 10 соколов на стадо лебедей, а те, достигнув их, прежде всего пели песнь старому Ярославу и храброму Мстиславу, который зарезал Редедю перед полками касожскими, крестнику Ярослава — Роману. Боян же, братья, не 10 соколов пускал на стадо лебедей — это он свои худые пальцы на проворные струны опускал; они же потом сами князьям славу воспевали.
Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который отяготил ум ношею больною, навострил сердце свое доблестью, набрался ратного духа и направил полки свои храбрые на землю Половецкую за землю Русскую.
Тогда Игорь взглянул на солнце светлое и небо во тьме увидел, а воинов своих огорченными.
И сказал Игорь дружине своей: «О дружина моя и братья! Ведь лучше ж быть изрубленному, чем попасть в плен, так уж сядем, братья, на быстрых коней да посмотрим хоть на синий Донец». Заболел княжеский ум походом тем и желанием испытать удачи на Большом Донце вопреки даже знамению грозному. «Хочу, — говорит, — сломать копье свое в начале поля Половецкого, с вами, русичи, хочу голову свою сложить или же напиться из Донца воды шлемом».
О Боян, соловей старого времени! Если бы ты эти походы воспел, прыгая соловьем по склоненному дереву, летая орлом под облаками, сплетая сказания о событиях этого времени, скитаясь по тропе Торяньей, по полям и горам. То пропел бы ты песнь Игорю-скитальцу так: «Не буря соколов занесла через поля широкие и стада галок гонит к Донцу Большому». А то и так бы пропел Боян-балясник бродячий: «Кони ржут за Сулой-рекой, звенит слава в Киеве, трубы трубят в Новгород-Северске, стоят стяги в Путивле». Игорь ждет своего милого брата Всеволода. Тогда сказал ему храбрый и сильный Всеволод: «Один ты, брат, один ломоть, светлый ты Игорь, — оба мы Святославичи. Так седлай же, брат, своих быстрых коней, а мои готовы и оседланы еще раньше у Курска; да еще куряне мои собраны к скачке: под трубами повиты, под шлемами баюканы, с конца копья вскормлены, все дороги ими пройдены, все балки и овраги знают, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли наточены; сами скачут в поле, как серые волки, ища добычи, а князю славы».
Тогда вступил князь Игорь в золотое стремя и поехал по чистому полю. В пути тьма солнце ему заслоняла, а наступившая ночь угрожающе птиц пробудила, звериный вой поднялся. Седой филин вещует на верхушке дерева, наказывает не одолевать неизвестные земли Волги, Поморья, Посулья; Сурож и Корсунь и того идола в Тмутаракани.
А половцы непроторенными дорогами побежали к Донцу Большому; скрипят телеги их среди ночи, трубят, словно лебеди токующие.
Игорь воинов к Донцу ведет. Перед бедой множество птиц расселось по деревьям, волки опасность вещуют по оврагам, лисицы лают на щиты длинные.
О Русская земля! Ты уже за длинным холмом!
Медленно ночь бледнеет, утренняя звезда рассвет зажгла, холодный туман поля покрыл; щебет соловьиный уснул, говор галок пробудился. Русичи большое поле длинными щитами огородили, ища добычи, а князю славы. Из-за леса в пятницу разогнали они полки иноверцев, а потом разбежались, как стрелы, по полю, ловя половецких красных девиц, а с ними золото, ковры и
бархат; армяками, плащами и кожухами начали переходы мостить через болота, грязи и речушки половецкие. Багряный же стяг, белую хоругвь, багряную челку и стремя серебряное храброму Святославичу добыли.
Дремлет в поле выводок храбрых Олеговичей — далеко залетел он. Но рожден был, видно, он на поругание тем соколам, кречетам и тебе, черный ворон.
Половчанин Гзак скачет по степи серым волком — Кончак след ему в траве топчет к Донцу Большому.
Совсем рано на другой день кровавые звезды рассвет возвещают. Черные тучи идут от четырех озер соленых, прикрыть их желая, и в них синие молнии пламенеют — быть грозе большой, идти дождю со стрелами с Донца Большого. Там копьям обломиться, там саблям притупиться о шлемы половецкие на реке на Каяле у Донца Большого.
О Русская земля! Давно ты уже за длинным холмом!
Здесь ветры носятся по лугу, веют стрелами от озера на храбрые полки Игоря. Земля гудит, реки мутно текут, голоса в поле перекликаются, стяги реют: половцы идут с Донца и от озера, со всех сторон русские полки обступили. Вражьи дети поле у излучины реки перегородили, а храбрые русичи закрылись длинными щитами.
Ретивый тур Всеволод! Стоишь ты на лугу, мечешь бойко стрелами, гремишь о шлемы мечами коваными. Куда ты поскачешь на своем коне, золотым шлемом посвечивая, там уже лежат гадкие головы половецкие. Посечены саблями калеными шлемы окаянных тобою, храбрый тур Всеволод, осудивший преждевременный поход брата, забыл теперь ты с ним о смерти и об отцовском золотом престоле в городе Чернигове и свою милую жену — красивую Глебовну, советчицу и товарища.
Были сечи Торяни в прошедшие годы Ярослава, были походы Олега, Олега Святославича, который мечами заговоры ковал и стрелы по земле сеял. Вступает, бывало, он в золотое стремя в городе Тмутаракани, и тот звон уже слышал дряхлый Ярослав великий, а сын Всеволода Владимир, как всегда озираючись, закрывался в Чернигове. Признание заслуг Бориса Вячеславича привело его на судилище, и на Канине мелководной полег на лугу прибрежном за обиду храброго и молодого князя Олега. С той же Канины увез своего отца Святополк между двумя венгерскими иноходцами к святой Софии в Киеве. Тогда, при Олеге Гориславиче, соединяемые и разъединяемые усобицами, уничтожались жизни Даждьбоговых внуков.
В княжеских заговорах люди крепостями ограждались; тогда по Русской земле редко пахари виднелись, но часто вороны собирались, трупы раздирая на части, а галки каждую ночь галдели, собираясь утром лететь на сметища.
То было в прошлые войны и в былые ополчения, а вот такая битва не слыхана: с утра раннего до вечера, с вечера и до рассвета летят стрелы колючие, гремят сабли о шлемы, трещат копья кованые в поле безымянном, среди земли Половецкой. Черная земля под копытами костями была усеяна и кровью воинов алой полита — не на Русской земле.
Во тьме шумит, во тьме звенит задолго до утренних звезд — то Игорь полки заворачивает: жаль ему милого брата Всеволода.
Дрались день, дрались второй; на третий день к полудню пали стяги Игоря. Там товарищей разлучили на сыром берегу Каялы, там кровавого вина не хватило, там пир завершили храбрые русичи, а беглецы утонули — погибли за землю Русскую.
Вытоптана трава на поле боя, а древки и луки с колчанами по земле разбросаны.
Невеселое, друзья, время настало: гибель в эту ночь степь скрывала: в стада собирала арканами внуков Даждьбога, окружила рекою на земле Торяни, захлестнула солеными волнами у Донца на синем озере.
Прошумела тревожная жизнь времен усобиц княжеских, когда, упершись на борозде, говорил брат брату: «это мое и то мое». И начинали князья о малом говорить как о большом и друг на друга заговоры готовить. А враги в то время с победами приходили со всех сторон на землю Русскую.
Издалека залетел сокол, птиц избивая, к озеру, но храброго Игоря поход не воскресить. Возмездие и печаль кричали о нем, разносясь по Русской земле: ведь людей же бросали, словно снопы, в мяльное ложе.
Женщины русские заплакали, причитая: «Уже нам своих дорогих мужей ни в мыслях представить, ни в мечтах вспомнить, ни глазами высмотреть, а золота да серебра того и совсем не носить».
Затем застонал о братьях Киев; о бедах Чернигова скорбь разлилась по Русской земле, печаль потекла обильно среди земель Русских. Но князья друг на друга заговоры продолжали вынашивать; и кочевники сами победно наскакивали на землю Русскую, собирая по холсту со двора.
Два храбрых Святославича — Игорь и Всеволод — множество лжи пробудили, которую, разозлившись, усыплял часто их отец — грозный и великий Святослав Киевский; угрозами, бывало, успокаивал своими. Большой ратью с коваными мечами напал он на землю Половецкую — притоптал ногами балки и курганы, взмутил реки и озера, высушил ручьи и болота; затем иноверца Кобяка у озера, словно смерчь, выхватил из седла от больших половецких полков орущих.
И томился Кобяк в городе Киеве в холодной гриднице Святослава.
Потому-то немцы и волохи, потому-то греки и моравы поют славу Святославу и осуждают князя Игоря, который утопил свою спесь на дне Каялы — реки половецкой, русского молодца насытившей. Потому-то князь Игорь и пересел из седла золотого в седло кожаное. Юношей по городам половецким разобрали — на этом утеха и окончилась.
В Киеве на холмах Святослав мучительный сон видел. «В эту ночь с вечера одевали меня, — говорит, — на кровати из красного дерева черным покрывалом, черпали мне кислое вино, с ядом смешанное, сыпали на меня из пустых колчанов торков-иноверцев крупный жемчуг на грудь, меряли для меня доски сырые в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны реяли у Берестова, на Подоле собирались в киевском лесу и улетали к синему морю».
Тогда сказали бояре князю: «Видно, князь, печаль твой ум пленила. Это ведь с твоего золотого отцовского престола слетело два сокола, чтоб поискать город Тмутаракань или напиться из Донца шлемами. А вместо этого сокольи крылышки уняли кочевники саблями, а самих их увязали в оковы железные».
Потемнело небо в третий день: два солонца померкло, там же грязевая толока утихла. Пойманы молодые рубаки — Олег и Святослав. Пеною все покрылось и в озеро погрузилось. А потом большое торжище устроили ханы на реке Каяле.
Темные тучи рассвет прикрыли — по Русской земле разбежались половцы, словно барсов стая. Исчезло осуждение бахвальства; накинулась неволя на свободу; и пошло по земле удивление — ведь это ж на берегу синего озера, позванивая русским золотом, запели торские красные девицы. Поет племя разукрашенное, тешат идола в Шарукане, и орда теперь уже жаждет веселья.
Тогда великий Святослав изрек золотое поучение, со слезами смешанное: «О мои сыновья Игорь и Всеволод! Рановато начали вы обзванивать мечами Половецкую землю и славу себе искать. Без почестей побеждали, беспутно кровь кочевников пролили.
Увы, ваши храбрые сердца в грубые кольчуги закованы и дерзостью горят. Что ж это вы сотворили с моей серебряной сединой? Уже не вижу я власти сильного, богатого и воинственного брата моего Ярослава и черниговцев с реки Неруссы, которые баграми, молотилами, торчаками, рогатинами и древьем разным; без щитов, с одними засапожными клинками полки врагов побеждали. Трезвоня о своей будущей славе, они так говорили: «Сами сражаемся, сами и славу будущую возьмем, а прошлую между собой как-нибудь разделим».
А не чудно ли, друзья, меня, старого, омолодить? Когда сокол уже зрелым бывает, то высоко птиц загоняет — не даст своего гнезда в обиду. Но это ваше зло, княжичи, непоправимо, и оно наше время навзничь перевернуло: то обозленные кричат под саблями половецкими да израненный Владимир переяславский — скорбь и печаль сыну Глеба!»
Великий суздальский князь Всеволод! Не думаешь ли ты издалека прилететь, чтоб отцовский золотой престол защитить? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Если бы ты здесь был, то твоя рать хана победила бы, а жен его полонила. Ты ведь можешь посуху, словно жалистыми шершнями, жалить удалыми сыновьями Глеба.
А вы, смелые Рюрик и Давыд! На реке Каяле воины в позолоченных шлемах в крови плавали. На Каяле храбрые ратники ревут, словно зубры, раненные саблями калеными в битве невиданной. Встаньте ж, владыки, в золотые стремена свои за обиду нашего времени, за землю
Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича!
Князь Ярослав Осмомысл Галицкий! Уверенно сидишь ты на своем златокованом престоле. Подчинил ты своими шумными походами горы Карпаты, закрыл дорогу в королевства, остановил плавание по Дунаю; в обход порогов, через сплавы направил свои струги к его устью. Опустошения твои по земле текут; прикрываешь врата Киева, отгоняя султанов от золотого престола
отцовского за пределами своих владений. Встречай же, владыка, Кончака-нехристя, охотника до земель Русских! Отомсти за раны Игоря, храброго Святославича!
А вы, дерзкие Роман и Мстислав! Смелые мысли устремляют ваш ум к действию. Уверенно вы бросаетесь на подвиг почетный, словно соколы, парящие на ветрах, жаждущие птицу одолеть в поединке.
Но главное — у вас есть железные парни под шлемами латинскими. Дрожит земля под ними в разных местах. Ханы, литва, ятвяги, торки и половцы копья свои сложили и головы склонили под их мечи кованые.
Неужели, князь Игорь, короче стали дни, и деревья листья сухие сбросили? По Роси и по Суле города разорены: из-за твоего бестолкового похода, храбрый Игорь! К озеру теперь зовешь ты и призываешь других князей на поле боя.
Олеговичи, храбрые князья Ингварь и Всеволод! Одевайте доспехи к бою!
И Мстиславичи, все трое, — вы не из дырявого колчана шестоперы, на взнузданных жеребцах владения завоевавшие. Где же ваши шлемы золотые, щиты, дротики ореховые? Усыпьте поля врага своими острыми стрелами — за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!
Не течет уже ведь Сула своими серебряными струями к городу Переяславлю, и Двина мутно бежит к тем грозным полочанам. Один лишь Изяслав Василькович — князь полоцкий, под вопли язычников позвонил своими острыми мечами о шлемы литовские, прибавив славы деду своему
Всеславу, а сам под длинными щитами на кровавую траву был повергнут мечами литовскими. И сказал он, кровью истекая: «Дружину твою, князь, птицы крылатые исклевали, а звери кровь полизали». Не было с ним его братьев Брячислава и Всеволода. Так в одиночестве и испустил Изяслав угасающую душу свою из уст молодых. Утихли голоса, исчезла радость — трезвонят перезвоны городские в Полоцке.
Внуки Ярослава и Всеслава! Пора! Поднимайте свои знамена! Достаньте свои мечи спрятанные! Ведь вы уже перебесились из-за дедовской славы. Это же вы своими заговорами открыли дорогу иноверцам на землю Русскую. Из-за забияки Всеслава сварливого пришла неволя со стороны земли половецкой.
В Торяни, у Соленой вежи, похитил Всеслав жеребцов и девицу, ему понравившуюся. Он же окольными путями, на конях подкравшись, поскакал к городу Киеву и домчался с дружиной до золотого престола киевского.
Затем, кинувшись с ними среди ночи из Белгорода киевского, исчез в сизом тумане. Вонзив шпоры, по дороге открыл ворота Новгорода и тем разбил славу Ярослава. Потом оттуда волком поскакал и на Немигу успел. На Немиге головы, как снопы, расстилают, молотят их цепами коваными, на току жизни скирдуют, отсеивают душу от тела. Окровавленные берега Немиги не мякиной усеяны были — усеяны костями сынов русских. Князь Всеслав людям приговоры выносил, города князьям продавал, а затем волком прочь от них убегал. Из Киева добегал до каменных стен Тмутаракани, до большого города Корсунь волком путь пробегал. Поэтому, когда в Полоцке звонили к заутрене в колокола рано, то он в Киеве такой же звон слышал. Хотя и умная была душа в его сильном теле, но часто тело то от увечий страдало.
Поэтому Боян-сказитель, обо всем поразмыслив, припевку молвил такую: «Ни хитрому, ни опытному, ни трижды удачливому суда божьего не миновать». Плакать и вздыхать Русской земле, вспоминая прошедшее время и прежних князей. Того старого Владимира болезни пригвоздили к горам киевским. Начались теперь раздоры: спорят Рюриковичи с Давыдовичами. Порознь
хоругви их трепещут, сверкая, копья посвистывают.
Там в сумерках голос Ярославны слышится, кукушкой кричит она сиротливой: «Полечу, — говорит, — кукушкой сквозь туман, окуну веверовый рукав в реке Каяле, оботру князю кровавые раны на огрубевшем его теле».
Там, на городской стене в Путивле, Ярославна плачет, приговаривая: «О ветре, ветрило! Зачем, владыка, дуешь в лицо? Зачем швыряешь ханские стрелы на своих крылышках непослушных на воинов моего милого? Мало горя тебе было под облаками носиться, раскачивая корабли на синем море? Зачем же ты, владыка, развеял по ковылю мою радость?» Там Ярославна плачет на крепостной стене Путивля города, приговаривая: «О Днепре омутич! Ты пробил насквозь каменные горы в землю Половецкую. Ты колыхал на себе струги Святослава в походе на Кобяка. Приколыши ж, владыка, ко мне моего милого, чтоб не посылала напрасно я слез на озеро». Там Ярославна плачет в Путивле на городской стене, приговаривая: «Светлое-пресветлое солнце! Для всех ты тепло и ярко. Зачем же, владыка, направило ты горячий свой луч на воинов моего милого? В поле безводном луки зноем им иссушило, ремнями сухими колчаны стянуло».
Дремлет озеро на севере, ползут над ним туманы вонючие — это сам бог Игорю путь показывает из земли Половецкой в землю Русскую, к золотому престолу отцовскому. Потухла вечерняя заря. Игорь спит и не спит. В мыслях он поля видит от Большого Донца к Малому. Коней среди ночи свистнул Овлур за рекой — дает князю понять, уходить Игоря призывает. Стучит земля, шумят травы, но неподвижны кибитки половецкие. Тогда побежал Игорь горностаем к тростнику прибрежному и белым селезнем в воду бросился. На другом берегу Каялы на быстрого коня вскарабкался и поскакал на нем серым волком, к долине Донца устремляясь, соколом полетел вдоль туманов, гусей и лебедей распугивая, аллюром погнал за отроком. Когда соколом Игорь летел, то Овлур в это время волком несся, сбивая на себя росу студеную: ведь утомили они гоньбой коней своих быстрых.
И тут заговорил Донец: «Князь Игорь! Не много ж у тебя славы, но зато есть к Кончаку ненависть, а это уже Русской земле утеха».
Но ответил Игорь реке: «О Донец! Не много ж и тебе чести колыхать меня, беглеца, на волнах своих, расстилая князю зеленую траву на своих лесистых берегах, укрывая его теплыми туманами под шатром деревьев зеленых, предупреждая его утками на воде, чайками на волнах, соколами на ветрах. Ты не так течешь, как река Стугна. Слабое течение имея, она резвой становилась в устье своем и лодки топила с мужчинами сильными. Юного князя Ростислава она поглотила. У Днепра в тени березы горюет мать Ростислава о сыне своем. Поникли цветы в печали, в тоске дерево к земле склонилось».
Но чу! Сороки застрекотали — то едут по пятам Игоря Гзак с Кончаком.
Когда же беглецы ползли, то вороны не шумели, сороки не трещали, и только дятлы стуком своим путь им к реке указывали, а птицы веселыми своими песнями рассвет возвещали.
И говорит Гзак Кончаку: «А ведь сокол к гнезду летит своему — расстреляем же соколика нашими стрелами отточенными».
Отвечает Кончак Гзаку: «Если сокол к гнезду летит, значит разыщем мы его красной девицей».
Но возражает Гзак Кончаку: «Если разыскивать его красной девицей, то не будет у нас ни соколика, ни красной девицы. И начнут тогда эти птицы обитать в поле Половецком». Горбатый Боян-песнотворец старого Святослава, желая осудить времена Ярослава из Олеговичей, сказал: «Тяжело тем, у кого головы на плечах нет, а еще хуже телу тому безголовому, а Русской земле без Игоря».
Сияет в небе солнце — князь Игорь на Русской земле. Девицы поют и перекликаются, носятся их звонкие голоса возле Киева.
Едет Игорь по Беричеву взвозу к святой иконе Богородице Пирогощей. Все вокруг радостны, шутливы, веселы.
Пропета песнь старым князьям, а молодым петь еще нужно.
Слава Игорю Святославичу, сыну его Владимиру, сильному и храброму князю Всеволоду!
Да здравствуют князья и дружина, сражавшиеся за христиан против полков
иноверцев!
Слава князьям и дружине!
Конец
Комментариев нет:
Отправить комментарий